Фотка из альбама на барахолке. Мне ее вырезали. Род войск скрипача я определить не могу. То есть род могу (артиллерия), а звание — нет. Поражает обилие деталей: аккомпаниатор в домашнем халате и скрипач в военной полной форме. Фикус на стуле. Папка нот на рояле и футляр от скрипки на рояле. Велосипед под роялем. Загадочная полоса по низу обоев и резные ножки рояля.
Что там у них происходило 21 января 1938, кроме 14ой годовщины Ленина, не известно.
— А правда, что Иисус был еврей?
— Да, время такое было? сынок, все были евреи.
В этом анекдоте пуант фомируется из устойчивой рифмы («Сколько время? — Два еврея»).
Известны случаи, когда пуант анекдота прямо строиться на рифмовке («товарищ милипискин, шофер не виноват, мы ехали в сосиске и врезались в салат»). Но такой случай представляется более интересным, вроде устойчивых эпитетов у Пушкина, инспирированных французскими рифменными парами.
Долгие годы у меня не было мнения о принадлежности фотографии к искусствам. Я почитывал Барта, разглядывал работы Родченки и Ман Рэя, а больше — домашние старые альбомы, но мнения не было, — и учение Барта о пуанте оставляло сильное ощущение, что он учит находить эстетическое удовольствие там, где его не предполагалось.
Но теперь я познакомился с работами Мирослава Тихого, и мнение у меня появилось.
Любое искусство, как кажется при взгляде на эту фотку, состоит в том, чтобы пропустить реальность через личность. Табуретка сама по себе малоинтересна. Табуретка в изображении Налбандяна — еще менее. Табуретка кисти Вермеера Дельфийского достойна отдельной выставки. Табуретка в исполнении Плисецкой собирает полный зал.
Поэтому теперь мне кажется, что Тихий — фотограф-художник, а остальные — нет. Всё что может нам предложить фотография за полтораста лет работы: оригинальный ракурс, прости господи, и нужный момент. Технический инструментарий фотографического искусства удивительно убог: советские фотографы намазывали фотобумагу клеем «Момент», чтобы сделать часть черно-белой фотки сепиевой. Но и остальные от них недалеко ушли: двойная экспозиция, калейдоскоп, коллаж. Ни в одном искусстве не сыщется такой скудости приемов. А, еще постановочная фотография! — живая картина.
Любой кто застал пленочную фотографию, знает — как много от себя можно добавить в процесс: поднять край листа, чтобы исказить проекцию, повредить эмаль, добавить еще одну линзу — никто этого никогда не делал. А вот этот дядька, Тихий, он пририсовывал рамочки, он дорисовывал по напечатанному снимку, он строит кривые линзы, сыпет пепел в фиксаж, его грязные пальцы везде. Это я понимаю: аналог грунтовки, личной манеры мазка, индивидуальной палитры и проч. У него много приемов, они в сумме создают узнаваемую, частную манеру, он показывает то, что хочет показать, а не скудные плоды сотрудничества линзы и матрицы.
С вами было маленькое категоричное мнение.
Бѣлая горячка отъ онанизма, сопровождаемая слабостію зрѣнія, не рѣдко разширеніемъ зрачка, болью въ затылкѣ, ослабленіемъ всего тѣла, блѣдностію кожи, нервнымъ пульсомъ и привычкою къ рукоблудію.
.זלמן קייזען. לעקדיקאן פון יידישער ליטעראטור... באנד 3. ק.89
«Роман представляет собой образец безнадежнейшей сердцещипательной макаулатуры».
История русской фольклористики фундаментально описана в 2 книгах. Это «История русской этнографии» Пыпина и «История русской фольклористки» Азадовского. Сжатое изложение Азадовского доходит до 1900ых годов. Таким образом, последние 100 лет развития русской фольклористики запечетлены крайне фрагментарно: есть книги по отдельным персоналиям, какие-то сведения можно найти в предисловиях и статьях. Поэтому тем, кто хочет узнать подробнее о каких-либо людях, книгах или научных течениях, следует обратиться к последнему разделу — Библиографии.
Фольклористика определяется материалом, а не методами. Поэтому фольклорные исследования это: стиховедение, поэтика, история литературы, диалектология, театроведение и т.д.
При описании я выбрал условный мэйнстрим — полевые исследования, публикацию материалов, основные идеологии — те области, где был достигнут наибольший успех.
Этот очерк был написан давным-давно, в 2001, что ли, году для прикладных целей, а сейчас выложен просто так и без всяких обновлений.
В XVIII веке русская культура претерпела ряд изменений, в частности, была переориентирована на западно-европейские модели. Это позволило русским отстраненно взглянуть на свою культуру, сравнив ее с культурными эталонами Запада. XVIII век сформировал понятие «науки» в России.
Интерес к «отечественным древностям», «народному творчеству» возник под влиянием и отстранения, и заимствования общих моделей «науки» и «искусства».
Первыми вклад в изучение фольклора внесли филологи и литераторы (впрочем, в ту эпоху и тем и другим занимались одни и те же люди).
В основном они систематизировали и классифицировали фольклорные материалы, однако можно выделить 2 основные тенденции. Первой сделовали Чулков, Комаров, Курганов и др. Собрав материалы, они публиковали их, упорядочив каким-то образом тексты. Большая часть их продукции — это песенники, сборники сказок, собрания пословиц и т.п. Всё это массовая продукция, востребованная рынком. Тут же нужно оговориться: до появления светского книгопечатания подобные тексты имели широкое рукописное хождение (обычно, анонимное).
Были и работы иного типа. Иначе строили свои работы такие авторы как Попов. Ориентируясь на западно-европейскую модель, они старались уложить известные им сведения в рамки «мифологического словаря» и т.п. классических образцов (такова, например, попытка Ломоносова представить русскую нечисть в виде пантеона, аналогичного античным).
Особняком стоит энциклопедия Михаила Чулкова «Абевега русских суеверий». (Она не переиздавалась с 1786 г.) Это упорядоченное по алфавиту (поэтому «Абевега») собрание этнографических сведений и фольклорных текстов, принадлежащих народам Российской Империи. Русские обряды, песни, приметы расположены рядом с азиатскими, сибирскими и т.д. Насколько можно судить, большинство материалов достоверно, круг использованных источников не только широк, но и совершенно не изучен.
Так же нужно упомянуть о малочисленных, но серьезных исследовательских работах по фольклору: это труды В.Тредьяковского (о народном стихосложении), музыковедческие работы Н.Львова.
Впрочем, едва ли не раньше филологов за их дело взялись ученые, совмещавшие в себе географов, биологов и этнографов. Уже в 1755 г. вышло в свет «Описание земли Камчатки» С.П.Крашенинникова, где Камчатка (и отчасти Аляска) описаны с т.з. географии, геологии, зоо- и ихтиологии; при этом приводятся обширные сведения по этнографии и лингвистике: обряды — родильные, свадебные, охотничьи, похоронные и пр.; шаманизм, верования, материальная культура; сравнительные описания лексики и фонетики коряков, ительменов, эвенов, айнов (первый в мире айнский словарь).
После публикаци «Слова о полку Игореве» (1800) и сборника былин «Кирши Данилова» (1818) возник устойчивый интерес к «народному творчеству» и с ним постепенно сформировалось собирательство. Существенно, что оба эти произведения — памятники письменной культуры, а не устной. Т.о. собирание фольклора возникло из давней традиции сбора старинных рукописей.
Общая картина собирательства 1820—1850ых гг. такова: авторы (В.И.Даль, Н.М.Языков, П.И.Якушкин, И.М.Снегирев) не имели строгих правил записи, более того, они сами были носителями фольклора, который записывали. Грань между собирателем и исполнителем, носителем была нечеткой. Якушкин, например, наряжался в крестьянскую одежду и сам пел песни. Задача отражения диалектной специфики речи, в целом, не ставилась.
Записывались не варианты, а обобщенный текст на основании нескольких исполнений, если проза, то близкий пересказ. Как правило, публикаторы получали тексты от местных собирателей (сельской интеллигенции) и редактировали их при издании. Степень аутентичности записей — приблизительная. Крайний пример — И.П.Сахаров, сначала подправлявший тексты исторических песен, затем сочинявший загадки, а потом уже целиком изобретавший источники — «рукопись Бельского» (см. «Историю русской фольклористики» Азадовского, стр. 356—362, и книгу В.П.Козлова в библиографии).
Отдельного рассмотрения заслуживает работа П.В.Киреевского: основа его собрания песен сложилось из переданных ему коллекций множества людей: А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, А.И.Соболевского — как показали исследования, аутентичность этих записей невелика. Между тем, программа полевых записей Киреевского преполагает запись всех песен (новых и старых, без личных предпочтений), фиксацию вариантов, точную передачу речи исполнителя. При первой публикации собрания (1848) эти правила были исполнены. Но при записи это зависело от доброй воли собирателя.
В 1870ые годы качество собирательства изменилось. «Народные русские сказки» (1855) Афанасьев сам не
записывал, а только пользовался присланными ему записями местных собирателей, систематизируя,
редактируя тексты. Однако, уже при выходе в свет этого собрания возникла печатная дискуссия между фольклористами о целесообразности редактирования: Ф.И.Буслаев писал «Песни и сказки и без того пострадали, переходя от поколения к поколению. Зачем же еще налагать руку на вековую работу целого народа?» А.Н.Пыпин возражал ему: «Собиратель имеет целью достигнуть до нормального вида произведений и поэтому не должен дорожить тем, что прибавлено одним лицом». (Цитаты по Л.Г.Бараг, Н.В.Новиков «А.Н.Афанасьев и его собрание народных сказок»// Народные русские сказки А.Н.Афанасьева. В 3 т. М., 1984. Том 1, стр. 379—426.)
Собрания Гильфердинга, Григорьева, и многих других сделаны уже принципиально иначе. Эти ученые организовывали экспедиции, целенаправлено собирали варианты (былин, сказок etc.), искали профессиональных исполнителей, публиковали сведения о каждом из них.
Первая публикация этого типа — трехтомник Гильфердинга «Онежские былины» (1873). Далее последовали собрания Ончукова, Рыбникова, братьев Соколовых, Астаховой (наиболее крупные и авторитетные собрания былин, исторических песен, сказок и т.д.) до 50ых годов XX века, когда эпические формы почти исчезли.
Большинство этих собраний упорядочено не по темам, а по сказителям (информантах), от которых записаны тексты. Т.о. можно видеть, что изменилось представление о том «что прибавлено одним лицом».
В середине XIX века начали активно формироваться научные школы. Принято выделять «мифологическую», «сравнительно-историческую», «историческую» и др. школы. «Сравнительно-историческая школа» связана с именами А.Н.Веселовского и Е.В.Аничкова. К «мифологической» школе (восходящей к братьям Гримм, В.Гумбольту и пр.) относят, прежде всего, Ф.И.Буслаева и А.Н.Афанасьева. На деле всё оказывается несколько менее классифицируемо: достаточно сказать, что Веселовский был учеником Ф.И.Буслаева. Тем не менее, Веселовский в первую очередь изучал структуру сюжета, заимствование, распространение сюжетов, сопоставляя русские и итальянские, немецкие, кельтские и пр. тексты (как фольклорные, так и литературные).
Афанасьев ставил во главу угла индоверопейскую языковую реконструкцию. Он автор сопоставительных
исследований по мифологии славян (с привлечением балтийского языкового материала) и составитель научного издания «Народных русских сказок». Буслаев так же был «мифологом» в том смысле, что видел в «мифе» праоснову поздних обрядов, верований или песен. Но его методы менялись в зависимости от материала. (Подробнее о «мифе» в фольклористике XIX в. см. в книге Топоркова)
Особняком стоит «историческая школа» Вс.Ф.Миллера и его ученика — А.В.Маркова, искавшая исторические прототипы событий, описанных в фольклоре (в XX веке в этом русле писал Ю.М.Соколов).
Все эти направления объединяло внимание к эпическим произведениям: былинам, историческим песням, духовным стихам, в меньшей степени, сказкам. Заговоры, причитания, романсы не пользовались таким интересом.(В качестве исключения можно указать работу Л.Н.Майкова «Великорусские заклинания», СПб., 1869.)
Важно, что толчок к развитию фольклористики дало сравнительно-историческое языкознание, фактически, самая сильная тогда — школа младограмматиков. После эта связь становится еще прочней.
Можно представить себе огромное поле деятельности, общее организационно и разнообразное в методах и интересах: на одном краю был Гильфердинг в Архангельске, на другом — Миклухо-Маклай в Папуа Новой Гвинее (оба — члены Русского географического общества).
Рубежом резких изменений фольклористики можно назвать 1910-ые годы. Именно тогда возникают работы, не зависящие от идеологий XIX века, и опирающиеся на огромные своды материалов по этнографии и фольклористике, накопленные во второй половине XIX века и, что немаловажно, на четкие методы полевой работы.
В.Я.Пропп, Д.К.Зеленин (одним из первых он обратил внимание на частушки, см. в библиографии его «Песни деревенской молодежи...»), П.Г.Богатырев (первый русский исследователь народного театра).
Среди работ Зеленина особенный интерес представляет диалектологическое исследование «Великорусские говоры...» (см. Библиография), где этнографические и исторические сведения служат основой для описания русских говоров.
Одновременно, исследователи стали обращать внимание на более широкий круг материалов, уже не ограничиваясь сказкой и эпическими песнями. Началось изучение «детского фольклора», в т.ч. игрового — Г.С.Виноградов создал собственную школу, появились работы Покровского.
В 1920—30 годы выдвинулась на передний план «школа братьев Соколовых». Они учитывали и описывали новые формы, городской фольклор, издали, в частности, учебник «Фольклор как особая форма творчества» (1929). Нельзя сказать, что это знаковое произведение и т.п. но в нем: разводятся фольклор (коллективное) и литература (индвидуальное) творчество, и, соответственно, авторы настаивают на разделении методов исследования. Творчество и бытование не раздельны, так как цензура коллектива определяет жить произведению или нет. Соколовы предлагают структуралистский подход к изучению фольклора, перепределяя применительно к нему Соссюровские понятия langue и parole.
Зеленин, Пропп, Богатырев печатались и преподавали, но их работы оказались на периферии и полностью реализовались только в 1960-ые годы, во время расцвета структурализма. (Одна из наиболее значительных работ Зеленина «Восточнославянская этнография» вышла в свет в Германии [на немецком] и на русском была издана только в 1991.)
Сталинская идеология выдвинула очень строгие требования к «народному творчеству», отсюда огромные количества сфабрикованного материала: частушки, воспевающие колхозы, «новины» сказительницы Крюковой о Ленине, Сталине и маршале Клименте Ворошилове. Кроме того, советская власть оказалась ещё более целомудренной, чем царская цензура, и любые тексты с матерными выражениями, непристойными действиями не записывались и не публиковались. Из-за этого мало изучался обрядовый и игровой фольклор, частушки «с картинками» (а их большинство) и масса всего другого, поскольку в фольклоре трудно найти область, совсем лишенную непристойных мотивов. А если такая область и найдется, то непременно окажется насквозь религиозной (духовные стихи).
Другой причиной упадка фольклористики в 1930—1950ые стало официальное насаждение в языкознании «новой науки о языке» или «яффетидологии» Н.Я.Марра. Сравнительно-историческое языкознание было отодвинуто, а структурализм попал под запрет и это сказалось на фольклористике, связанной с языкознанием методологией и материалом.
UPD: Сравнивая три века существования русской фольклористики, можно заметить еще одну значительную перемену, произошедшую в 1920ые годы. В XVIII в. фольклористика была плотью от плоти народной литературы: публикуемые материалы народом же и потреблялись. В XIX веке собрания фольклорных текстов стали оказывать сильнейшее влияние на высокую культуру, и Пушкин, и Гоголь брали за основу опубликованные записи, собрание сказок Афанасьева воздействовало на представления целых поколений о народной культуре. Большинство собраний второй половины XIX в. созданы усилием множества активистов на местах, вовлеченных в собирательскую работу. В 1910ые гг. фольклористка Елеонская привозила поморского сказителя Рябинина исполнять былины в концертных залах, продавая билеты как на обычное представление. Всё это стимулировало как интерес к народной культуре, так и самое народную культуру.
Начиная же с 1920ых годов русская фольклористика становится академической дисциплиной, оторванной от широкой аудитории. Количество сборников сказок и песен неуклонно уменьшается, они уже не адресованы широкой публике. Те, что возникают, стоятся не на свежем полевом материале. Вскоре основным жанром дисциплины становится научная статья, из которой со временем исчезает и самое имя исполнителя, рассказчика, информанта. Публикуемые научные работы уже не могут вернуться в среду, из которой взят материал. Фольклористы начинают чувствовать себя совершенно изолированными от фольклора. Такое состояние сохранится до 1990ых годов.
Во второй половине 1950ых годов стали активно печататься исследователи, вскоре объединившиеся
вокруг знаменитой «Московско-Тартусской Семиотической Школы». В ее семинарах участвовали В.Я.Пропп, П.Г.Богатырёв, Р.О.Якобсон, Е.М.Мелетинский и Б.А.Успенский, В.Н.Топоров, Вяч.Вс.Иванов, Ю.М.Лотман, Н.И.Толстой и многие другие. Лингвисты и семиотики оказали существенное влияние на современную им фольклористику, т.к. общая семиотика была в тот момент наиболее активной и популярной из дисциплин. Лингвисты, как и в 1860ые, использовали в своих работах фольклорные материалы, т.е. фактически занимались фольклористикой.
Та же Московско-Тартусская школа способствовала объединению учёных разных поколений и введению в научный оборот забытых работ XIX—XX веков (подробнее, см. в книге Топоркова).
Особняком стоит имя Пермякова, создавшего структурную паремиологию.
Наконец, нужно заметить, что с Тартусским университетом связаны фамилии таких современных исследователей как С.Ю.Неклюдов, А.Ф.Белоусов, А.К.Байбурин, Г.А.Левинтон.
С третьей четверти XX века русская фольклористика почти полностью переменила предмет исследования. Если раньше в центре внимания были крупные эпические формы, то с 1970ых годов всё активнее изучались и собирались: паремии (от считалок до анекдота), городской фольклор речевых жанров (от сплетен до биографии), графитти, «наивная» поэзия и проза. С одной стороны, это было связано с исчезновением традиционного фольклора, а с другой — с ростом интереса к общей семиотике.
Всё это исподволь привело к пересмотру самого понятия «фольклора», и соответственно методологии. Таким образом возникли «Виртуальная мастерская» Неклюдова (Москва) с семинаром по «спонтанным жанрам», «Антология школьного фольклора» Белоусова (Петербург), ежегодные конференции «Мифология и повседневность» Богданова и Панченко (Петербург).
Азадовский М.К. История русской фольклористики. М., 1963.
Иванова Н.Г. Русская фольклористика начала XX века в биографических очерках: Е.В.Аничков, А.В.Марков, Б.М. и Ю.М.Соколовы, А.Д.Григорьев, В.Н.Андерсон, Д.К.Зеленин, Н.Е.Ончуков, О.Э.Озаровская. СПб., 1993.
Козлов В.П. Тайны фальсификации. М., 1994, второе изд.: М., 1996 (о И.П.Сахарове стр. 199—207; библиография: стр. 268—269.)
Пыпин А.Н. История русской этнографии. СПб., 1890--1892.
Российские фольклористы: Справочник. М., 1994.
Русский фольклор: Библиографический указатель. 1945--1959. Л., 1961 etc.
Соймонов А.Д. П.В.Киреевский и его собрание народных песен. Л., 1971.
Соколов Ю.М. Русский фольклор. М., 1938.
Топорков А.Л. Теория мифа в русской филологической науке XIX века. М., 1997.
Шкловский В.Б. Чулков и Левшин. Л., 1933.
Астахова А.М. Былины Севера. /Сост. Астахова А.М. т.1, М.-Л., 1938; т.2, Л., 1951
Астахова А.М. Былины Печоры и Зимнего берега (новые записи). /Сост. Астахова А.М. М.-Л., 1961.
Афанасьев Александр Николаевич. Народные русские сказки. М., 1855. Переизд.: М., 1984, 1985. /отв. ред. К.В.Чистов, Э.В.Померанцева.
Афанасьев А.Н. Русские заветные сказки. Женева, 1872. Множество переизд., например: М., 1992.
Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифологическими сказаниями других народов. М., 1865—1869. Т.1—3.
Богатырев Петр Григорьевич. Вопросы теории народного искусства. М., 1971.
Быт великорусскх крестьян-землепашцев: описание материалов этнографического бюро кн. В.Н.Тенишева (на примере Владимирской губернии). /сост. Б.М.Фирсов, И.Г.Киселев. СПб., 1993.
Гильфердинг А.Ф. Онежские былины. СПб., 1873. переизд.: М.-Л., 1949.
Григорьев Александр Дмитриевич. Архангельские былины и исторические песни, собранные в 1899-1901 гг. т.1, СПб., 1904; т.2, Прага, 1939; т.3, М., 1910.
Даль Владимир Иванович. Пословицы русского народа. М., 1861—1862. Переизд.: М., 1957. М., 1984.
Зеленин Дмитрий Константинович. Песни деревенской молодёжи, записанные в Вятской губернии. Вятка, 1903.
Зеленин Д.К. Избранные труды. Очерк русской мифологии: умершие неестественной смертью и русалки. М., 1995.
Зеленин Д.К. Великорусские говоры с неорганическим и непереходным смягчением задненебных согласных. СПб., 1913.
Зеленин Д.К. Великорусские сказки Пермской губернии. СПб. 1914.
Зеленин Д.К. Великорусские сказки Вятской губернии. СПб. 1915.
Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991. Первоиздание: Russische (Ostslavisсhe) Volkskunde. Berlin, Leipzig, 1927.
Калайдович К. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым и вторично изданные с прибавлением 35 песен и сказок, доселе неизвестных, и нот для напева. М., 1818. Переизд.: М., 1977 /под ред. Б.Н.Путилова.
Киреевский Пётр Васильевич. Русские народные стихи. М., 1848.
Киреевский П.В. Собрание народных песен П.В.Киреевского. Л., 1983.
Крашенинников Степан Петрович. Описание земли Камчатки. СПб., 1755. Репринтное переиздание: СПб.-Петропавловск-Камчатский, 1994.
Курганов Николай Г. Письмовник, содержащий в себе науку российского языка со многим присовокуплением разного учебного и полезнозабавного вещесловия. Ч.1 Сбор разных пословиц и поговорок. Ч.2 Светские песни или дело от безделья.
Львов Николай Александрович. Сборник русских народных песен с их голосами. На музыку положил Иван Прач. СПб., 1790. Перезд.: М., 1955.
Марков Алексей Владимирович. Беломорские былины, записанные А.Марковым. М., 1901.
Максимов Сергей Васильевич. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1903. Переизд.: СПб., 1994.
Мифология и повседневность: материалы научной конференци 24—26 фев. 1999. СПб. 1999. Вып.2.
Ончуков Николай Евгеньевч. Печорские былины. СПб., 1904.
Ончуков Н.Е. Северные русские драмы. Сборник Н.Е.Ончукова. СПб., 1910.
Пермяков Г.Л. От поговорки до сказки (заметки по общей теории клише). М., 1970.
Пермяков Г.Л. Пословицы и поговорки народов Востока. М., 1978. Переизд.: М., 2001.
Покровский Е.А. Детские игры, преимущественно русские. СПб., 1895. (репринтное переизд.: СПб., 1994)
Попов Михаил Иванович. Описание славянского баснословия. 1767.
Пропп Владимир Яковлевич. Морфология волшебной сказки. Л. 1928. Переизд.: М., 1969.
Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946. Переизд.: Л., 1986. СПб., 1996.
Рыбников П.Н. Песни собранные П.Н.Рыбниковым.
Соколовы Борис Матвеевич, Юрий Матвеевич. Сказки и песни Белозерского края. М., 1915. переизд.: СПб. 1999.
Федотов Г. Стихи духовные (русская народная вера по духовным стихам). М., 1991.
Чулков Михаил Дмитриевич. Пересмешник или словенские сказки. Ч.1—4. М., 1766—1768.
[Чулков М.Д.] Русские сказки, содержищие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие, оставшиеся через пересказывания в памяти приключения, в 10 частях. М., 1780—1783. (Также приписывается Левшину В.А.)
Чулков М.Д. Собрание разных песен. т.1—4, 1770—1774, переизд. 1776., переизд.: СПб., 1913.
Чулков М.Д. Словарь русских суеверий. 1782. 2е издание в 1786 под назв.:
Чулков М.Д. Абевега русских суеверий, идолопоклоннических жертвоприношений, свадебных простонародных обрядов, колдовства, шеманства и проч. M., 1786.
Школьный быт и фольклор: учебный материал по русскому фольклору. В 2-х ч. /сост. А.Ф.Белоусов. Таллинн, 1992.
Двухактная пьеса XVIII в. на идише об Иосифе Прекрасном: מכירת יוסף (и там же גדולת יוסף). Каждый акт представляет собой отдельное произведение: 1. Ссора с братьями, продажа в Египет. 2. Встреча с братьями в Египте. Между ними — волнующий зазор, впрочем, заполненный старо-идишской поэмой «Иосиф Праведный» (יוסף דער צדק).
Устроено очень интересно. Ремарки на иврите (как у англичан на латыни). И часть текста тоже на иврите.
Чудесный польский идиш в удивительной гебраизированной орфографии.
Далее просто выписки (в стандартизированной орфографии, если она не входит в противоречие с рифмовкой).
,נפתלי: לאָזן מיר גיין און ניט בלײַבן
וועלן מיר די שאָף צום וואסער טרײַבן
[ז.12]
Иосиф приходит разнюхивать:
ז.14:
!יוסף: פריד צו אײַך ברודער
?מײַן אלטער פאָטער האָט מיך געשיקט געוואָר (?)ווערן צי איז צווישן אײַך ניט קיין גערודער
Леви выражает общее недовольство надзором:
ז.14:
,לוי: איך שלאָג דיר דײַן קאָף אין דער ערד
.די עוכר ביסט אזוי ווערט
אזעלכער קליינער יונג
.זאָל האָבן אזא פאלשע צונג
Братья решают продать Иосифа, а не убивать:
ז.19:
אָבער דאָס איז דער בעסטער אופן —
.מען זאָל אים פארקויפן
Иосиф возмущается в мешке:
[Цит. по: М.Гольдман. Музыка пуримшпилей // Из истории еврейской музыки в России. СПб., 2001. С.37-63. Оригинал нотной записи (в коллекции М.Я.Береговского, в составе машинописи 5го тома "Еврейского музыкального фольклора"): Российский институт истории искусств. Ф.45. Оп.1. Д.13. Л.122.]
Иосиф недоволен тем, что его продали чужеземным Мидянам, они и на идише-то не говорят:
Ax, got! far dir loz zajn majn buter gevejn.
Majni bruder hejsn mir mit azelxe mentšn gejn,
vos ken zejer lošn nit farštejn. (z.21)
Иосиф обращается к матери Рахели, проезжая с Мидянами мимо ея могилы:
ז.22:
,ווי שלעכט איז צו מיר, און ווי ביטער איז צו מיר
.איך בין פארטריבן געוואָרן יונגהייט פון מיר
מוטער=מוטער, טוא צו גאָט שוועבן
,און בעטן פאר מיר מיין לאנג לעבן
און פרעג — אויב עס איז אזוי רעכט
?איין ברודער זאָל דעם אנדערן פארקויפן איין קנעכט
С.23. Йосиф молится на могиле матери Рахели, Мидянин его отгоняет:
,מידן: ...הײַנט זאָגט ער צו דעם שטיין מוטער
מאָרגן וועט ער זאָגן צו איין האָלץ פאָטער.
!גיי אוועק פון דעם אָרט
!און רייד מער ניט קיין וואָרט
— ווען ניט
!וועט פארגאָסן ווערן דײַן בלוט
[Видимо, так рифмуется: ניט\בלוט]
Нафтоли, якобы, раскаивается:
ז.27:
,ווינט און וויי אויף מיינע יאָר און טאָג
!עס איז אוף מיר אוסגעגאנגען א ביטערע קלאָג
Монолог Иакова, узнавшего о гибели сына:
ז.27:
,דאָס העמדל האָב איך געטאָן גאנץ גיך דערקענען
...א ביטערע שטראָף מען וועט מיך אין גיהנם ברענען
ז.28:
,מען האָט מיר אויסגעשניטן פון לײַב
!ער איז געשטאָרבן און האָט ניט געלאָזט קיין קינד און קיין ווײַב
,וויי געשריגן, איך האָב מיט אים געלערנט תורה זייער געטרײַ
.והלך בלא בנים נקרא מת ולא חי
ז.29:
מיט א ביטער קול וועל איך שרײַען אזוי ווי איין לעמפערט
ביז איך וועל ווערן געענטפערט
(это просто офигительно!)
ז.30:
,מן הסתם האָב איך ניט געטאָן כדת נאָר שפיקולירן
.אצינד וועט מען מײַן נשמה אין גיהנם פירן
(Первую строчку я не понимаю, но всё равно потрясает.)
Яков разговаривает с волчицей:
ז.31:
:יעקב אומר להחיה, יערב זאָגט צו דער חיה
,[איך וועל דיך ניט לאָזן צו ריא [=רו
.זאָג מיר מדוע אָלכת את יוסף בני
,מיט ביטערע צרות האָסטו מיך דערדרוקט
?פאר וואָס האָסטו מיין זון פארצוקט
Волчица отметает эти обвинения:
,וויי איז מיר וואָס איך טו פון דיר אזעלכע ווערטער הערן
.אויף מיינע צרות טוסט דו נאָך מערן
,פון א ווײַט לאנד בין איך אהער געקומען גיך און געשווינד
.וואָרן עס איז מיר פארלוירן א צוטערוג (?) קינד
<...>
,עשרה ימים לא אָכלתי ולא שתיתי
בנך יוסף לא ראיתי
<...>
,איך בין איצט אין דיין האנט ,ווילסט מיר אוועקנעמען מיין לעבן
!נאָר וועסט מוזן דין וחשבון אויפגעבן
<...>
דיין תפלה וועט הש"י בודאי צוהערן
.און וועט דײַן זון צו דיר אומקערן
ענדע די ערשטע טייל
II ACTUS: (по сути, отдельная вещь)
ז.35:
:ויען שמעון ויאמר) הם שמעון געענטפערט און געזאָגט
,מיר זײַנען ערלעכע לײַט
.און פון כנען גאנץ ווײַט
,מיר זײַנען געקומען קויפן תבואה פאר געלט
.באווײַל עס איז א הונגער אויף דער וועלט
(ז.36 (יוסף זאגט:
[Йосиф рассказывает братьям сон (намекает):]
,האָב איך געזען איין זקן אין פאליץ שטיין
.און ער האָט געוויינט מיט א גרויס געוויין
,ער איז געשטאנען מיט דעם פנים צו דער וואנט
.און איין העמדל מיט בלוט האָט ער געהאלטן אין דער האנט
ז.37 (монолог Иегуды тихим голосом и с неожиданной метафорой, в которой слышится усталость:)
,מיר זײַנען אצינד אין א גרויסע צרה
.אויף אונזערע זינד זאָל דאָס זײַן א כפרה
,אונזער טאטע איז אלט הונדערט און דרייסיק יאָר
:און פון זיין ווײַב רחל האָט ער נאָר געהאט איין פאָר
,איינער איז געווען דער שענסטער
...איז ער ארויס פון אים אזוי ארוך פון פענסטער
ז.39: [Йосиф диктует условия.]
...און איינער זאָל ביי מיר אין דער תפיסה
—Hobn zej šojn avekgepatert [ Xuc [heb. 'besides'] ot [slav.] der hojpt-parnose [heb. 'job'], hot er nox gelitn fun remates, un grod in jener minut hot er zix ajngeribt di kni mit opoldekok. —Vos iz dos far a Ferdinand, froj Miler? — hot Švejk gefregt, rajbndik mit hasmode [heb. 'accuracy, diligence']. —Ix ken cvej Ferdinands. Ajner, vos dint far a gehilf bajm provizor Pruša; er hot ajn mol ojsgetrunken al pej toes [heb. 'by mistake'] a flešele refue [heb. 'medicine, cure'] cum hor-vaksn. Vajter ken ix Ferdinand Kokoška, dos is der, vos klejbt hintiše mist. Af bejdn a rejne košere kapojre [heb. idiom 'deservered it']! —Vos red ir, her! Ix red vegn erc-hercog Ferdinand, jenes fetn, frumen erc-hercog, vos hot gevojnt in Konopišt. —Hejlike Maria, — hot ojsgešrien Švejk, — Erst a majse [heb. 'story']. Vu hot dos im getrofn, dem erc-hercog? —In Sarajevo, zej hobn im deršosn fun a revolver, er iz geforn mit zajn froj, der erc-hercogin, in avtomobil. —Ot dos iz di majse, vos in avtomobil, froj Miler! Aza adn [heb. 'mister'] ken zin dos farginen un tut afilu [heb. 'even'] nit a kler, az aza špacir in avtomobil kon hobn a vistn sof [heb. 'end']. Dos hobn nit anderš di terkn opgeton! Nit badarft ba zej cunemen ot [slav.] dos Bosnie un Hercegovine. Vos že [slav.] helft dos, froj Miler? Iz der erc-hercog, hejst dos, šojn in gan-ejdn [heb. 'paradise']... Iz vos, hot er zix lang gemučet [slav.]? —Nejn, zajn hohajt iz anf ort geven ojs, ir vejst dox alejn, a revolver iz nit kejn špilxl! Ot [slav.] hot ba unz anustn in Guslo getrofn a majse, ejner a menč hot genumen špiln zix mit a revolver, hot er cešosn di gance familie un farajns ojx dem dvornik [slav.], vos iz gekumen cu lojfn a kuk ton, ver es šist dort in numer draj. —Un ix vel ajx zogn, froj Miler, az faran revolver, vos konen bešum ufn [heb. 'no way'] nit ojsšisn, xoč [slav.] cerejs zix. Faran azelxe sistemes. Farštejt zix, farn erc-hercog hot men geklojft šojn ajn mol a revolver. Un ix vil zix vetn, az der menč, vos hot dos geton, hot zix speciel ojsgepuct culib dem. Di majse iz, vos es iz gor nit azoj pošet [heb. 'simple'] cu šisn an erc-hercog. Vorem vi kumt men cu im cu? In cerisene malbušim [heb. 'rugs'] kom men im nit derlangen. Do muz men šojn onton a cilinder-hut, a pare(e) [heb. Pharaoh] zol dix nit xapn. —Es zejnen geven zejere etlexe. —Dos farštejt zix fun zix alejn, — hot opgeentreft Švejk, un farendikt zajn masaž. —Ojb ir volt gehat xejšek [heb. desire] cu derhargen [heb. murder] an erc-hercog oder dem kejser...
The Yiddish text from here. Transcription is based on Standard Yiddish, though printed text does not make difference between [aj] and [ej] (which in SY exists).
***
אין מדינה פראנקערייך
,שווינט א ציגל איבערן טייך
:שווימט און זינגט דאס פראסטע ליד
«!איך בין חפץ, דו ביסט ניט»
***
diln (duln) kop [דולן קאָף]: fuck the brain
mešugene tnojem [משוגהנע תנאים]: mad contract
gildene (goldene) majles [גאָלדענע מעלות]: golden advantage
šidex tuen [שידוך טוען]: make marriage
miste bixlex [מיסטע ביכלעך]: garbage books
Zayt nux nit gezunt, for nux nit avexk (זייט נאָך ניט זעזונט, פאָר נאָך ניט אוועק): 'Не будьте еще здоровы, я еще не уезжаю'. Восточно-польский идиш, но не знаю почему "авехк", а не "авек".
Подслушано стороной, а после обнаружено как распространенная пословица в чуть другом виде:
„זײַט מיר נאָך נישט געזונט, כ’גיי נאָך נישט אַוועק“
Подробнее в статье Форвертс от 19.XII.2014.
Xáječkes méročkes [חייטשקעס מעראטשקעס]. = Haye's measures (=sizes).
פון ס" בובע.
Это присловье из анекдота про мужа, который не знал номера бюстгальтеров, но наощупь женин размер помнил.
К недостаткам я бы отнес биографическую наивность изложения — характерный синдром, когда исследователь становится на сторону своего героя. Отчасти это неизбежно, поскольку при подробном изучении чьей-то биографии внутненний мир того, о ком пишешь, понимаешь лучше, чем внутренний мир его оппонентов. Однако при внимательном изучении материалов биографии Всеволожского бросается в глаза его вовлеченность в борьбу всякого рода партий, разделение его мира на поле с врагами и друзьями. Предположу, что такое изложение, более контекстное, было бы и более познавательным.
Второй недостаток происходит из способа публикации. Книга напечатана прямо в типографии, без издательства, а значит и редактора у нее не было. Автор, под влиянием источников, временами пишет слова «Император», «Директор» и др. с большой буквы (не в цитатах). В формальных однотипных ссылках одни и те же дела называются как попало: то "ед. хр.", то "Ед. хр.", то "№". Текст, не смотря на заметное старание, полон опечаток: «наДворный», «приДворном» (с.82) — явное следствие неграмотного решения везде писать «Двор» с большой буквы, «бил убит» (с.111). На с.96 «П.К.Альбрехт» вместо, видимо, Е.К.Альбрехта (которого вообще нет в указателе). На с.98, 103, 150 в ссылках не указаны архивы (по номеру фонда понятно — что РГИА, а что — РИИИ). В перечне источников (с.360) под №462 случился какой-то сбой и после правильной сигнатуры идет бессмысленное «1. Оп.2. Ед.хр. 44». «On petit mot» вм. «Un petit mot» (с.148). «Heu von Rubinstein» вм. «Herr etc.» (с.167). Вм. «Les Offrandes à l'Amour...» стоит загадочное «ả» (с.370, 374). Вм. «émail» стоит «email» (с.376). Вм. «naïade» стоит «naïde» (с.374).
Указатель не хорош весь. Он сдвинулся на 4-5 страниц относительно указанных и пользоваться им потому неудобно. На фамилию «Богданов» дана вторая статья — пустая. Вслед за ней идет статья «Березовский», а должна быть раньше нее (с.312). У Воронцова-Дашкова дата смерти «1816» вм. «1916» (с.315). Там же совершенно излишняя справка «Всеволожские — древний княжеский и дворянский род». Грибоедов назван «Александров Сергеевич» (с.318). Также указатель имен не включает тех упоминаний, что даны в «Указателе балетов», идущем после него — т.о. указатель имен не дает отсылок к постановкам, в которых участвовал, например, Визентини.
Третий недостаток — явное невладение иностранными языками, именно французским. Удивительно написать целую монографию о Всеволожском, вплоть до его родословного древа — и ни разу не процитировать его дневники (которые велись почти исключительно по-французски). Между тем, третья — последняя — часть дневников содержит некоторое количество любопытных воспоминаний о годах службы в Императорских театрах. Вот пример наугад (реплика С.А.Толстой при посещении дирекции в связи с постановкой "Власти тьмы" или чего-то подобного):
—Неужели Вы думаете, me dit elle, что Граф Лев Ник. будет подписывать контракт, как какой-нибудь гимназист, представляющий свою пьесу в Дирекцию! (Ф.652. Оп.2. Д.2. Дневники 1910. Об.14.)
Такой изъян делает любые гипотезы автора абсурдными. Как же можно отстаивать любовь Всеволожского к русскому искусству, если не читаешь по-французски? Как можно защищать Всеволожского от обвинений в галлофилии цитатами из его русских писем? — ведь он и служебную переписку вел преимущественно на французском!
