Цикл: ПЛШ: Сергей Булич и его сестра

У славяноведа Булича имелась сестра, подвизавшаяся в пеньи романсов, что не столько отравляло его жизнь, сколько накладывало на последнюю неизгладимый отпечаток.

Пишет Булич о Ягиче, а слова меж тем складываются: “Рассматривая сей вопрос, нам надлежит принять вниманье…” — Чорт! — восклицает Булич. Он видит, что выпал из размера, не понимает, зачем ему нужен размер в разговоре о хорватских хронографах, но в то же время нутром чует, что требуется переделка. Решив не отвлекаться, он записывает “нам надлежит со всем вниманьем” и статья летит дальше.

Такая раздвоенность сознанья и подсознанья, как теперь понимает наука, сделала Булича неврастеником. Приходя к Фортунатову с готовой уже статьей, он мрачнел, видя в гостинной рояль, и принужденно спрашивал, не лучше ли поработать в кабинете. В кабинете на стене висело канкле, подаренное братьями Юшкевичами. Работа над статьей не складывалась и значительная часть обсуждения переходила, к радости потомков, в переписку, хотя оба ученых жили бок-о-бок.

Читая поутру газету, сообщавшую об аресте Бодуэна-де-Куртэне, Булич, сам того не замечая, начинал контемплятивно пропевать ее строки на мотив романса “Утро туманное”, из-за чего от него полностью ускользала суть сообщения и оставалось только пьянящее видение фортов и насыпей, на чей берег из тумана набегает ленивая волна.

Не восприняв информацию, Булич, погруженный в те же видения, приходил на кафедру, где заставал встревоженного Фасмера за изготовлением бутербродов со шпинатом. В том же рассеянии он поедал бутерброды, делавшиеся Фасмером для арестованного учителя, и узник царской усыпальницы оставался голодным, что в дальнейшем позволило таковому сбросить лишний вес и жениться на лютеранской девице.

Да и сам Булич подумывал жениться. Воображение его рисовало деву в свободном платье. Косы ее расплетены, груди ее волнуются, к лону она прижимает подушку. В залу войдя, она душит певицу. Взволнованный Булич всматривался в лица девиц, сдававших экзамен, и высмотрел одну.

После венчания девица перерезала струны рояля портновскими ножницами, сестра съехала и Булич, как говорится, отдался славистике. Так шло до 1917 года. В роковое октябрьское утро в дверь к нему постучалась депутация. Спросонок открыв двери, Булич услыхал, что пришедшие желают записать от него мемуар и сведения о его сестре, ценимой певице романсов.

Мало того, что Булич был потрясен, он был также полностью выбит из колеи, в которую вошел, живя в браке с бывшей студенткой романо-германского отделения, а ныне матерью троих чад. Плохо понимая всё, кроме огненного слова “романс”, Булич попросил обождать и черным ходом вывел семью вниз, приказав пролетке гнать к вокзалу. Через три недели он был в Стамбуле.

Цикл: ПЛШ: Поливанов

Профессор Поливанов досконально разбирался в фонетике абиссинского языка, иначе называемого “геэз”, и в фонетиках многих северо- и югояпонских диалектов. В культурном отношении ему, однако, были ближе опиумные курильни на Лиговке. Однажды он сел в преферанс с Фрейденберг и Ольгой Форш и они ободали его как липку. В пизду проигравшийся Поливанов пошел к Каверину, но тот уже спустил наличность на издание своих сочинений, а наборщики возьми да и накатай латиницей, переслушали, наверное, воззваний с тонущего брига “Итамар”.

Тогда Поливанов, не сменив выраженья лица, встал на бойком месте у ворот Мальцевского рынка, и принялся торговать аллофонами. Подражая татарам, татам и армяно-грузинам, для которых он придумал латинские алфавиты, он покрикивал: —Каму церебродентальные? а вот шва! а вот шва! Никто у него аллофонов не брал, а опиумный голод рос по минутам. ‎·

“В таком разе я продам руку”, сказал сам себе Поливанов, дотрусил до Московского вокзала, где сунул руку под скорый Торжковский поезд и снова поперся на рынок. Но и рука, несмотря на общепризнанные достоинства Поливанова, спросом не воспользовалась. Тогда, убедившись, что рука тухнет, а опия всё нет, Поливанов правой купил себе минералки. Это произвело на него отрезвляющее действие, под которым он доехал бесплатно на 6-ом трамвае до музея революции, куда и сдал руку вкупе с устным мемуаром.

Понимая, что запросы его растут по минутам, великий лингвист и экстраординарный профессор выбил у Красина должность посла в Адис-Абебе и немедленно отбыл. ‎

Впоследствии он был многократно встречен путешественником Н.Гумилевым, у которого сумел отбить тот давний карточный проигрыш, и разными другими путешественниками. Английский лингвист Френчензер даже ошибочно записал от него новый диалект языка геэз.

Поливанову это было решительно всё равно. Безразличен ему был и непристойный фольклор о нем, циркулировавший среди казаков южной Эфиопии, и страстные ухаживание немецкого шпиона Рюдгегена, и воззвания Трумпельдора, готового отдать Заиорданье в обмен на новый сирийский алфавит.

—Мне безразлично, — отвечал всем им Поливанов, — Здесь, среди моих верных мусангов, я чувствую себя дома. Здесь я проведу остаток своих дней, — так говорил он, выпроваживая бесконечных поклонников и гонцов, толпившихся у его дверей, хотя дверей, собственно и не было.

КОНЕЦ

Цикл: ПЛШ: Зиндер

Заняв место старшего преподавателя на кафедре фонетики, Лев Рафаилович Зиндер тут же принялся растлевать аспиранток, ассистенток и соискательниц. Делал он это всегда одним и тем же, неизменно срабатывающим способом:

—Не хотите ли взглянуть на работу аспирографа? — спрашивал он.

Никакая девушка не могла устоять перед искушением записать крики своей страсти на прокопченную бумагу. К тому же для работы аспирографа требовалась свеча, что создавало интимную обстановку. И вот, то одна, то другая девушка зачаровано глядела на огонек свечи и механический регистратор ее криков, пока расхристанный Зиндер елозил ее по столу своего непосредственного начальника.

Довольно-таки скоро, буквально через три-четыре месяца, расход угольной пыли, свечей и рулонированного картона стал настолько велик, что привлек внимание бухгалтерской части, а вслед за ней и начальника, каковым являлся Л.В.Щерба, до крайности заинтригованный к тому времени появлением на его столе колей, напоминающих санный путь.

На собрании актива Зиндер, однако, совершенно выгородился, указав на прямую научную ценность собранного им материала и даже защитил докторскую диссертацию об экстранормальной фонике экспрессивной предречи.

После защиты он привез для Щербы новый стол на рессорной подводе, но Щерба выказал себя косным человеком и стол менять отказался. Новый стол стоял посреди двора и медленно гнил вплоть до начала полного переустройства внутренних территорий в 2002 году н.э.

С началом ремонта и после некоторой склоки с химическим факультетом деканат перенес руину в музей Менделеева, где на нее стали складировать знаменитые чемоданы, изготовлявшиеся химиком Менделеевым по числу отвергнутых его дочерью Любой женихов.

В одном из таких чемоданов провел свое детство поэт А.Блок, чьи родители, химики Бекетовы, по оригинальности склада умов отвергали привычные формы колыбелизации.

А подлинный стол академика Щербы продолжает пребывать на кафедре фонетики под инвентарным номером.

КОНЕЦ