eile

1. Станислав Улам. Приключения математика. Книжка обтесанная: записана женой, со слов, на английском, потом еще переведенная на русский, но всё равно очень трогает описаниями жизни предвоенного Львова. «Поскольку дискуссии эти чаще всего проходили в соседних кафе или маленьких харчевнях, некоторые математики часто там же и обедали. Сейчас мне кажется, что еда там была так себе, но напитков было великое множество. У столов были белые мраморные поверхности, на которых можно было писать карандашом и, что не менее важно, с них было легко стирать надписи. Проливался внезапный и непродолжительный поток речи, на столе писалась пара строчек, иногда слышался смех одного из собеседников, а затем наступало длительное молчание, во время которого мы пили кофе, уставившись друг на друга отсутствующим взглядом — вот так это обычно бывало. Должно быть, посетителей, сидевших за соседними столиками, озадачивало столь странное поведение». Завидно, что отечество математиков — числа, и им не страшно ни расставание с родной речью, ни прочие формы ностальгии.
2. Набоков. Бледный огонь. Перевод Веры Набоковой. Очень странное чтение, симулякр какой-то.
3. Повесть о славным рыцары Трысчане. (Рутенский извод Тристана и Изольды). Под ред. Н.Старовойтовой. Текст сильно адаптирован к современному белорусскому, причем не только правописание, но и — по выражению редактора — модернизация форм (вроде замены "первы" на "першы"), по сути, это мягкий перевод. То, что в книге нет настоящей научной транслитерации, вовсе нет текстологии — большой изъян. Европейскость, о которой написано в предисловии и послесловии, не только в бытовании общих сюжетов, но в соблюдении некоторых правил, например, эдиционных.
4. Улисс (Интернациональная литература) и перевод Хинкиса, в коем обнаружилась масса детских ошибок.
5. Успенский про Жихаря.
6. Большой Тылль.