- Дешриев, Протченко. Развитие языков народов СССР в советскую эпоху. (Москва, 1968). Достаточно откровенная и, с учетом очевидных передергиваний, познавательная книга о советской языковой политике. Марр не упомянут ни разу.
- Вінцэсь Мудроў. Багун. Першы з сучасных беларускіх пісьменікаў, каго мне прыемна й цікава чытаць.
- Xiaofei Kang. The cult of the fox: Power, gender, and popular religion in late imperial and modern China. 2006.
- Гуськова А.П. Сопоставительная грамматика венгерского и русского языков. 2012.
- C.P. Cavafy. The Collected Poems: with parallel Greek text (Oxford World's Classics). 2007. Английские переводы пестры, но не слишком удачны: формальные приемы (размер, рифма) чаще всего не воспроизводятся, но и перевод при этом не подстрочно точный.
- Beresnevičius. Pabėgęs dvaras
Літоўцы, грэкі ды амазонкі
На поўдні ад літоўцаў жылі амазонкі, якія ездзілі на коніках, стрэлялі з лукаў, займаліся лезьбійскім сэксам, палілі ды мацерна лаяліся. Літоўскія хлопчыкі на памэжжы спрабавалі да іх заляцацца, але ж дзяўчыны іх ня прынялі, хаця магла выйсьці цікавая парода.
Тады літоўцы празвалі іх яхіднымі бабамі. Грэкі, ў якіх з амазонкамі таксама ніц ня атрымалася, з той мянушкі вельмі рэгаталі і, каб падтрымаць літоўцаў, выдумалі яшчэ жаночае мітычнае пудзіла Яхідну, якая была да паловы жанчына, й нават вельмі прыгожая, а ніжэй атрутная гадзіна.
Тая Яхідна нараджала ім поўна ўсялякіх жахаў — сабаку з трымя галавамі Цэрбэра, вадзянога цмока Гідру, козачку Хімэру, толькі гэтая козачка плявалася полымем, мела галаву льва й цела зьмяі, так што нават самыя грэкі ня разумелі, чаму яна сябе ідэнтыфікавала як козачку.
Яхідна ўсё радзіла, так што ў Грэцыі ня стала дзе прайсьці ад шматгаловых сабакаў ды агнядышных козачак. Грэкі заблыталіся настолькі, што нарэшце далі загад стогаловаму сабаку Аргусу зжэрці Яхідну. Ён яе й праглынуў спаўшы.
А Цэрбэра грэкі камандыравалі ў Гадэс.
Saturday, November 18, 2023
eile
Saturday, October 21, 2023
eile
- Maya Arad. Roots and patterns: Hebrew morpho-syntax.
- Charles Foster. Being a beast.
- Austin. How to do things with words.
- Иванов. Блаженные похабы.
- Тацьцяна Барысі. Жанчына й леапард.
- Васіль Гігевіч. Доказ ад працілеглага (проста графаманія ў чыстым выглядзе)
- Agnieszka Tyszka. Zosė iš Kačių gatvės.
Monday, September 11, 2023
Yiddish brivshteler (letter templates)
- Neumann, Moses and Cohen, Shalom. ספר מכתבי עברית כולל תבנית אגרות ומכתבים בלשון עבר ואשכנז Wien, 1855. - 296 p. "A book of Hebrew letters, including templates of fees and letters in Hebrew and German languages" (Sefer mikhtevey ivrit: kolel tavnit igrot u-mikhtavim bi-leshon ever ve-ashkenaz). Letter templates in Hebrew and in German (in Hebrew letters). Other editions:
- Shaykevich, N. M. Shomers briefenshṭeler. Vilnius, 1898. -108 p.. Includes Hebrew, German in Hebrew letters (or Germanized Yiddish), some Russian and German.
- Frenkel's "Love letters writer". Warsaw: publishing "Kultur", [191?] -142 p. = פרענקעל’ס ליעבּעס־בּריעף־בּוך. ווארשא: פערלאג ״קולטור״, [?]191 The examples are based on quotes from popular fiction.
- Ayn nayer brifenshteller in dray obteylungen... : oykh fershidene aneḳdoṭin. Vilnius, 1900. -136 p. Letter templates in both Hebrew and Yiddish.
- Harkavy, Alexander. Amerianisher briefen-sheler un speller : English un Yidish = Harkavy's American letter writer and speller : English and Yiddish. 1902. -410 p.
- Also here.
- Harkavy, Alexander. Amerikanisher briefen-shteler.- 316 p. Letter-writer in Yiddish and English. Modern republication.
- Katerzinski, Avraham Leyb. Otsar mikhtavim. ʻIvriyot ṿe-'Ashkenaziyot. Briefensteller. Vilnius, 1912. -121 p. Examples in Hebrew and Germanized Yiddish (or Ivre Taych).
- Bloshteyn, Oyzer Eliezer. דער נייער פיעלפערבעסערטער בלאשטיינ'ס בריעפענשטעלער. Vilnius, 1913. -144+20 p. The new improved Bloshteyn's letter writer. Monolingual Yiddish brivenshteler. Includes italic parts.
- Shaykevich, N. M. Nayer briefenshṭeler a folshṭendiger ṿeg-ṿayzer far ale ḳlasen menshen ... : ṿi azoy tsu shrayben ale sorṭen brief. New York, 1928. -124 p. Only Yiddish (still quite Germanized). Includes section "Children's letters" in italics.
- Shteynberg, Abraham. Shṭeynberg's brifenshṭeler. New York, 1926. -128 p.
- Another edition (New York, no date) is here
- Anon. Briefenshṭeler in shraybshrifṭ enṭhalṭ fershiedene ḳurtse brief. New York, 19??.
Tuesday, April 25, 2023
Свабода й інш. вершыкі
скрыпень сабраны на Яна, то-бок у ліпні.
Ўчора стаяў быў жнівень, утульны месяц.
Юная ноч, калі настолькі пяшчотна,
што з верагоднасьцю мусі вайна пачацца.
Ціша й скрыпы, й гарбата, і пеньне лямпы.
Толькі што ня хапала сподачка з мёдам
ды кружалкі з Чаконай ці з Альбенізай,
каб выбухнула бойня ды катастрофа.
Але вайна ўжо шла, — дак няма што страціць,
плюс адносна далёка, то-бок былі мы
двойчы ў бязпецы: і ад таго, што ёсьць,
і ад таго што раптам можа адбыцца.
Ў гэта імгненьне скрыпнулі дошкі вяранды
пад вагою цела, што набліжалась
дзе мы сядзелі ўдвох пад абажурам,
з нашай гарбатай ды зьзяньнем лыжачак ў цемры.
Мы пачулі дыханьне й пахі поўсьці:
рыпаючы капцюрамі па ссохлай падлозе,
у кола сьвятла зьявіўся -- на анжабману --
нашы сабака. Скажам, эрдэль тэр'ер, бо
у'явіць тэр'ера прасьцей за ўсё.
Прытуліў галаву да каленяў, а я папесьціў.
Носам тыкнуўся ў голую ногу пад юпкай.
Прывітаў нас як сапраўдны сабака,
але потым дадаў чалавечай: Labas
vakaras. Ведаеш як нікто
(думаў я, каб запоўніць паўзу цішы),
як я люблю выдумляць з рэчамі размовы:
дыскутаваць з рабінай, з вакном ці гайкай,
мовіць да мурашоў, ліхтароў ці котак,
але ж я ведаю як то імагінарна,
так я ведаў, што тутай была інакш.
Думкі былі перабіты працягам мовы:
Reikia truput pakalbėt, jei turit laiko.
Man gera su jumis, bet jaučiu, dabar
turiu pradėt gyventi savo gyvenimą.
Atskirai. Tikiuosi, liksim draugais.
Нашы сабака казаў, што ад нас сыходзе.
Нібы дзіця, якое зрабілася ўзрослым.
Але сабачы шлях наадваротны!
Ад бяздомнага стану да спадароў.
С кожнай хвілінай кабы расла адданасьць.
Гэтак мы думалі часам як ён сыходзіў
па прыступках зь вяранды кабы назаўжды
зьнікнуць у цемры ад маяго "palauk".
Мы ня бачылісь больш, але засталіся сябрамі.
Вершнік
зь сінею шаблею, ў канфедэратцы?
Ці ўсё зь ім у парадку?
Што ён трымае там неадпусна?
Тыча трубою да вуха ці вусна?
Хто там за ім назадку?
Усё зь ім у парадку, ўсё ў парадку.
Бачыў ты вершніка ды лашадку,
конніка на кані.
Гэта памылка, памылка зроку,
што даравальна любаму воку,
якое ўбачыць мяне.
Я есьмь памежны центаўрус нежны,
ня так наяўны, як непазьбежны,
сын краявідуў тых.
Доня ланшаўтаў, айцец хмызьніны,
клёнаў, ядлоўца, дубоў, асіны
выкладчык альбо вых-
авацель.
Аб Старых Сумах
А хаця не, лепш распавем, як адтуль вандраваць цягніком.
Трэба расьсесца па местах магчыма зграбна
і пачаці вязаць быццам даўно ўжо вяжаш,
або чытаць, але кабы кожны свае
(і ня ў голас). Карысна зерыць на шыбы,
робячы выгляд узнясеньня ад краявіда.
Гэта выбавіць кандуктара, вось ён цокае
на металёвых пасагах ды абвяшчае:
"Шаноўныя пасажыры, займайце крэслы,
рушыма са Старых Сумаў да Новых Пяшчотаў".
Тутака трэба адразу абодзьве далоні
мігам падпхнуць пад дупу й паджаўшы губы
рушыць да Новых Пяшчотаў ад Старых Сумаў.
З паўночы на поўдзень
на поўдзень, за барокай сна
туды, куды, дзе йдзе вясна,
маючы твар быццам і сумны,
але ж прыагаліўшы грудзі
ды робячы блісканьне ног,
у руцэ нясучы вянок,
а ў іншай пляшку, як у людзі,
— ляціць душа,
між тым як цела,
амаль зьмяшаўшыся сь зімой,
ўжо частка глеі, жужаль, гной,
ёй назірае ўслед нясьмела.
Яно даўно ўжо ўся патлела.
Скажы цяпер, дзе мы с табой?
Ідылія
Барабанныя дробы, | трубы, нячулыя свінгу,
Сядай, Марыся, бліжэе, | сыграй пастаральнае нешта
На флейтачцы спрацаванай | з косткі акупанта.
Падвячорак
калі сабака пье віно
і кажа: гэты непарадак
набрыд мяне ўжо задаўно.
Паветра выдае вільготы,
садзіцца сонейка за плоты.
Я насабачылася, кажыць,
мне ўсё да рэчы абыяка,
хоць д'ябел на пательні смажыць,
на то я, маўляў, і сабака.
А ёсьць яшчэ такі выпадак,
калі із некалькіх шуфлядак,
нясучы паніку ды жах,
выпорхвае неколькі птах,
і кожная ў дзюбе слоік
нясе, й у кожнам малы слонік
грунтуецца аб чэрэпах,
у хобат трубіць урачыста,
і будзіць рэха ў чэрапах
запозненага трубачыста>
і ўсіх ня спячых па начах.
Аб назвах месяцаў у мовах васходна-палночнай Эўропы
Нібы калісьці быў меў каляндар вялізны.
Разжаніўшысь ву шчэнт, сшодшы на перапалкі,
усё перападзялілі, струшчылі — на кавалкі:
у тых застался бярозавы, ў гэных схавалі дубовы,
а напрыклад кляновы знікл ні бы безьслядова.
Куды са каляндару бяжалі мае дрэсьвіны?
глог, ядловец, вяз, граб, таполя, асіна?
Скажаш, мо бітва дрэваў? мо як у Тальесіна?
Нібы доўжылісь леты былі даўжэя году,
больш ня доўжацца бо з вольхай страчэна згода.
Тый памыляцецца хто дрэва прамовы малюе.
Дрэвы бо ёсьць у лесе, які мысьліўца палюе.
Літары зь лістаў дзьмуханца мору патрапіць сьцерці.
Хмары жлукчэ над Балтыкай ні бы лістоту па сьмерці,
адлюстроўваючы ў бітым люстэрцы.
Адзнака любай айчызны --- нулёвая велічыня.
Сымбаль кожнай мінуласьці, разам й будучыні
гэта растоўчэны сподак.
Бел. фальклор
на дрэве сядзіць
чакае пакуль Скарына
пад ёй прайдзіць.
Тада яна скокнець з галіны
проста на галаву
Франтышку пану Скарыну,
а з галавы ў траву.
Бо гэтак ёй завысока,
а праз галаву — як раз,
а праз галаву у самы раз,
толькі ён ня йдзе, підарас.
Паўстаньне 2020
што мажэц найдлужэйшы месяц года
і жанчыны з вянкамі із мышэй
стаяць, упхнуўшысь зрокам да сузор'яў?
Ці выйдзеш на гаўбец ты палуголым,
ці на прашпект, пад лёзунгам "свабода",
ці паднясеш навушнік да вушэй,
ці паднясеш запалак да цыгаркі, —
Ці вышлеш поштай паштоўку з анёлам,
ці ў табакерце не набудеш лёдаў,
твой кожны рух і самы час худчэй
падзеньне тыраніі набліжае.
Атэізм
Кажа натура: хай паглядзім на людцкія дасягі
за вылікам кантэкста, ў якім нібы што прыгожае.
Хоп, і зьнікае кантэкст -- гмахі, будынкі, будкі,
чыгуначныя вузлы, бятонныя ўзбярэжныя,
помнікі й брукаванкі, кіёскі, масты й касьцёлы --
знайходзяць сябе ў паражне, як нібы пакуль прыяцелі
рабілі груповы здымак -- тло нечакана знікла.
Разам з фатографам, птушкай, майстарней ды Літэрацкім
правулкам. У гэтым сэнсе пан, што адправіў машыну
у космас, меў дастаткова яйкаў зірнуць цьвяроза --
чаго яна вартая без: прыгажунь с пасьмешкай
і горсам, бяз закадровага барытона й музыкі.
Але й прадбачлівасьць меў -- глядзець на гэта здалёку.
Бо цалкам прадбачальна, што ўсё настолькі жахліва,
пачварна, выродліва зроблена, што зроблена чалавекам,
што йрвецца мімаволі : сапраўды, лепшы бы ня бачыць.
І пачынаецца сьнег, які літасьціва хавае
ад зроку цьвінтары, брамы, студні, а ў першаю чэгру
дахі, бо зьверху глядзець асабліва балюча,
напрыклад з тое машыны, што адпраўленае ў паражню.
Pro domo mea
:האָט דרײַ פֿענצטער מײַנע דירה
,אין דער ערשטער שווימט לבנה
.שלאָפֿן קראָעס אויף די דעכער
Mano butai tris langeliai,
Tris langeliai mano bute,
Antram auga gebenėlė,
už lijančią uždangalą.
У маёй хатцы тры вакенца,
тры вакенца ў маёй хатцы,
у трэцем увасходзе сонца,
паштальон сканчае працу.
Mam trzy okna ja w mieszkaniu,
ja w mieszkaniu mam trzy okna,
zamiast czwartego mam ścianu,
ściana stara i podmokła.
Dark side of oral history
Sometimes as people tell their personal or family oral history, they revise their archives and delete more than preserve.
Thursday, March 16, 2023
Что я ненавижу в переводах (Обо всем родном и любимом)
Советская литература породила весьма специфическую школу стихотворного перевода. Самым ярким ее представителем был Маршак, учитель и наставник многих, но для разбора ниже предлагается текст рядового переводчика, выполненный в рамках той же традиции. Поскольку чем скромнее дарование, там нагляднее регулярность и проявление тенденций.
Специфика, о которой идет речь – это высокий уровень дистилляции текста. При переводе убираются все специфические черты стиля, поэтики, национальной специфики, эпохи, самой индивидуальности – остается лишь основная мысль и сюжет, низведенные до понимания переводчика. Из сонетов Шекспира пропадает вся баррочная громоздкая метафорика, сквозная андрогинная тема. Из Бернса удален весь его диалектно-шотландский стиль речи, на котором и держится его оригинальность, непристойности же приглажены. И т.д. (Лозинский, Мартынов, любой)
Ниже разобрано популярное стихотворение идишского поэта Ицика Мангера «Давайте же просто петь обо всем родном, любимом и дорогом» в переводе В. А. Дымшица (журнальная публ. в «Лехаим» по ссылке). Перевод дан в левом столбце, подстрочник в правом. Текст оригинала взят по изданию «Песни и баллады» 1952 года, которое открывается этим стихотворением, программным для Мангера (см. в библиотеке Спилберга или см. в Викитеке), авторское чтение оригинала см. по ссылке. Английский довольно точный перевод и транслитерацию идишского оригинала можно найти здесь и здесь вместе с комментарием.
Стихотворение это выбрано по наглядности тех утрат, которые приносит такой перевод. Его основная тема – уходящее прошлое уклада местечек, уютный образ нищей жизни еврейской провинции. Соответственно, текст насыщен реалиями еврейского быта. Как можно увидеть из разбора, переводчик последовательно и сознательно убирает все приметы еврейскости из стихотворения, получая на выходе универсальную картину, пригодную для любой культуры и отличную от стихотворения Тарковского «Как мало тех вещей среди которых...» только большей неуклюжестью изложения и надъиндивидуальностью.
| Давайте споем без затей, как всегда, | 1 | Давайте петь легко и просто |
| О том, с чем не вынесет сердце разлуки: | 2 | обо всём родном, любимом и дорогом: |
| О нищих, что в поле клянут холода, | 3 | о старых попрошайках, что проклинают мороз, |
| О мамах, что греют над пламенем руки. | 4 | и о мамах, что благославляют огонь. |
В 4 строке происходит первая решительная чистка: убрана фраза «мамы, которые благословляют огонь». В переводе они «греют над пламенем руки». Слово «благословляют» (בענטשן) в оригинале буквальное, строка описывает субботнюю молитву, во время которой старшая женщина в семье, хозяйка (поэтому «мамы») читает благословение и зажигает свечу, а затем подносит руки к ее огню. Образ этот недвусмыслен для еврейского читателя, он задает тон тому перечню «родных и любимых» вещей, который перечисляются дальше. Он же определяет топос стихотворения - вечер пятницы перед наступлением шабеса. Вместо этого русскому читателю прелагалается симметричная и почти бессодержательная картинка, на которой старики мерзнут в полях, а старухи мерзнут у камина. Исчезло время событий, исчезла еврейская специфика благословления свечи. [Поля здесь – сугубая небрежность переводчика, в стихотворении описывается местечко и нищие (בעטלער) страдают от мороза, потому что вынуждены стоять в вечер перед наступлением шабеса на улице. Кто бы им подал в полях, медведь?]
В плане поэтики выбранный перевод утрачивает симметричную пару «проклинать / благославлять».
| О бедных невестах, не спящих в ночи, | 5 | О безденежных невестах, что стоят со свечой |
| И каждая ждет, что покажется ей | 6 | пред слепыми зеркалами, поздно ночью |
| В зеркале, в отраженьи свечи, | 7 | и каждая ищет близкий образ (лицо), |
| Милый, что посмеялся над ней. | 8 | [того,] который высмеял ее любовь. |
Мелочь, но бедные невесты в 5 – это просто бесприданницы, «бедные» (אָרעמע) не значит «несчастные», но только – небогатые. Но дальше тема бедняжек в переводе будет только сгущаться.
| О цыганках, которым туз и валет | 9 | О гадалках, которые говорят предстоящее |
| Помогают выдурить пятак | 10 | и выдуривают последние гроши |
| У брошенных жен, что клянут белый свет | 11 | у соломенных вдов, что проклинают мир |
| И, кутаясь в шаль, уходят во мрак. | 12 | и выходят сквозь задние двери. |
Цыганки в 9-10 это отсебятина, русифицирующая текст (у Мангера, насколько помню, цыгане означают страстные песни), а "брошенные жены" в 11-12 это агунес (עגונות), соломенные вдовы, т.е. женщины так или иначе лишившиеся мужа, но не имеющие этому свидетельского или документального подтверждения и потому, по еврейским законам, не могущие вступить в новый брак. Картинка в этом четверостишии описывает их попытки узнать что-то о пропавшем муже и далее – их необходимость таить свою любовную жизнь, которая воспринималась бы как разврат. Поэтому они выходят через задние двери, там где их не увидят. (Мб я не вполне справедлив и «кутаясь в шаль» должно было передать ту же мысль – скрываясь. Если так, то этого не получилось, «кутаясь в шаль» читается как «замерзая».)
| О служанках, что трудятся день-деньской, | 13 | О прислуге, что горько и тяжко трудится |
| И каждая ночью в подушку плачет, | 14 | и прячет лучший кус |
| И солдатика каждая ждет с тоской, | 15 | для солдат, что приходят в ночи, |
| И лучший кусок для солдатика прячет. | 16 | чтобы хозяева не знали. |
13-16. Служанок, как и соломенных вдовушек, переводчик сделал несчастными, хотя в оригинале и те, и другие живут вопреки обстоятельствам в свое удовольствие. В оригинале прислуга не плачет в подушку, и поджидает не солдатика, а солдат во множественном числе, пашет за троих, развлекается на всю катушку и прихватывает у хозяев угощение для любовников (если, конечно, «сладок кус» не требует эротического прочтения).
| Давайте споем без затей, как всегда, | 17 | Давайте петь легко и просто |
| О том, с чем не вынесет сердце разлуки: | 18 | обо всём родном, любимом и дорогом: |
| О мамах, что в поле клянут холода, | 19 | о мамах, что проклинают мороз, |
| О нищих, что греют над пламенем руки. | 20 | о нищих, что благославляют огонь. |
В 17-20 рефрен переворачивает картинку и здесь уже попрошайки благославляют огонь в преносном смысле, потому что согреваются им – в чем и состоит игра оригинала, но переводчик загнан структурой стихотврения в угол и вынужден снова писать «греют руки». Ни в чем не виноватых мамочек переводчик и вовсе выкинул в поле, – пахать озимые?
| О девушках, что младенцев своих | 21 | О девушках, что бросают в летную пору |
| В летних сумерках тащат, дрожа, | 22 | выблядков под чужие двери |
| К чужим дверям, боясь, как бы их | 23 | и дрожат перед мундирным народом, |
| В полицию не отвели сторожа. | 24 | что может за это отвести в тюрьму. |
В 21-22 происходит следующая важная утрата: девушки подкидывают момзеров, незаконных детей (ממזרים), для которых в идише есть яркое слово, заимствованное в другие языки. Как можно видеть, уже третий куплет последовательно лишается переводчиком жизнерадостности, все льют слезы в унынии, между тем как в оригинале происходит сплошная любовь во всех недозволенных формах, происходит жизнь вопреки обстоятельствам. В переводе девушки «тащат, дрожа», но в оригинале они сперва раскидываются младенцами без всякой дрожи, а потом уже шарахаются от любых медных пуговиц, когда дело сделано.
| О шарманках, чей тяжкий скрип | 25 | О шарманках, что тяжко скрипят |
| В бедных дворах по пятницам слышен, | 26 | пятничным вечером, в бедных дворах, |
| О ворах, что попались на краже белья, | 27 | о ворах, что попались |
| И должны теперь удирать по крышам. | 28 | и вынуждены убегать по крышам. |
В 26 снова убрано ключевое указание: вместо «вечера пятницы», т.е. кануна шабеса (פֿרײַטיק בײַ נאַכט это устойчивое сочетание, обозначающее именно канун праздника субботы), остается только пятница (шарманочный день в Суздали?). Шарманщики оригинала же потому и ходят по дворам в канун субботы, что они еврейские шарманщики, катеринщики, через несколько часов и у них наступит шабес. Зачем в переводе появилось белье – полная загадка, его не требует ни оригинал, ни рифма. Видимо, это отсылка к мультфильму «Карлсон» – это там воровство белья приводит к погоне по крышам.
| 29 | О старьевщиках, роющихся везде | О старьевщиках, что роются в мусоре |
| 30 | В надежде, что счастье им улыбнется, | и мнят, что найдут сокровище, |
| 31 | О поэте, что неверной звезде | о поэтах, что верили напрасно |
| 32 | Верит напрасно, пока не свихнется. | звезде – и сошли с ума. |
| 33 | Давайте споем без затей, как всегда, | Давайте петь легко и просто |
| 34 | О том, с чем не вынесет сердце разлуки: | обо всём родном, любимом и дорогом, |
| 35 | О стариках, что клянут холода, | о стариках, что бранят мороз |
| 36 | О детях, что греют над пламенем руки. | и о детях, что благославляют огонь. |
36. Последняя строка оригинала рисует преемственность поколений, где субботнее благославение на свечу читают уже дети, в переводе дети просто любят камин.
Довольно незначительные обобщения в ключевых местах полностью меняют изображаемую картину. Оригинал описывает неуемную жизнь еврейского местечка с амурами, шашнями, нагулянными детьми, погонями по крышам, чудаками, попрошайками, жизнь тяжелую, бурную и неунывающую – даже мусорщики надеются здесь отыскать сокровище – и все это обнимает благословение наступающей субботы. Перевод предлагает размытый и обезличенный образ интернационального уныния в провинциальной глуши, но без момзеров, агунес, и шабеса. В переводе не осталось ничего еврейского. Хотя оригинал был заострен на описании именно еврейского мира – объекта авторской ностальгии.
Одновременно с этим пропали также и черты легкомыслия: проказливые служанки и озорные вдовушки стали заплаканными брошенками, девицы нагулявшие живот утратили задор, с которым разбрасывают момзеров. Характерная черта советского перевода это сглаживание непристойностей, а в этом стихотворении бесстыдство и эротика проходят из куплета в куплет, иначе откуда бы взялись дети в завершающей строке.
Эти мелкие изменения полностью стирают все основные черты поэтики Мангера – смесь еврейской религиозной традиции, легкой эротики и ностальгии по детству.
***
Ненавижу я такой тип перевода вот почему. Он отвергает обе модели Ортеги-и-Гассета – не приближает текст к читателю, адаптируя под культуру читателя и не приближает читателя к тексту, адаптируя его к культуре за текстом. Возможен и третий путь – создание оригинального произведения на основе чужого, авторизованный перевод (как у Чуковского), – но и этого здесь нет. Над стихами совершают «вдвойне кощунственный обряд», они лишаются своеобразия оригинала и не обретают новой индивидуальности. На уровне лингвистическом я описал технику такого перевода в «Рапорте» – это двустороннее обеднение текста при переносе. Читатель, таким образом, получает эрзац – картонную болванку, выдаваемую за объект из плоти и крови. Это может звучать общо, поэтому своим претензиям я предпослал разбор конкретного стихотврения, в котором постарался показать, к каким сильным искажениям может приводить такое, на первый взгляд, невинное и даже неизбежное утрирование.
Если же говорить о причинах популярности этой школы перевода, то мне кажется, что она удовлетворила идеологическому запросу, имевшемуся в СССР с начала 1930х годов. С одной стороны, с момента сворачивания политики «коренизации» (приоритета развития нац. меньшинств) и, соответственно, расширения русификации нац. республик и нац. меньшинств возникла идеологическая потребность в гегемонии русского языка и русской культуры над прочими культурами и языками народов СССР. (Что нужно было сразу для двух целей – развития русского языка и русской культуры как лингвафранки, языка- и культуры-посредника внутри СССР и для вытеснения, поглощения в перспективе других языков и культур – мне представляется, что обе эти задачи ставились одновременно и реализовывались одновременно). Такой перевод как нельзя лучше подходил под эти цели – он создавал эрзацы чужих культур, одновременно закрепляя приоритет русской культуры. То есть, Шекспира и Мангера не нужно читать в оригинале, они есть и на русском, а вместе с тем при таком переводе и Шекспир, и Мангер будут на русском заведомо слабее, чем любое оригинальное произведение написанное по-русски.
Одновременно с развертыванием описанной политики, т.е. с возрастанием идеологической и практической роли русского языка, вырастает и уровень нормативированности самого русского языка. Начиная с 1930-х годов из русского стремительно исчезают диалекты (по преимуществу, вместе с носителями), разнообразие речевых стилей убывает. К концу 1980-х СССР приходит к обществу, лишившемуся просторечия, обществу, где люди разговаривают совершенно одинаково на улице и в телевизоре, на Дальнем Востоке и на Западе. (Чтобы оценить зашкаливающий уровень нормативности современного русского языка, достаточно сравнить его с другими, например, с литовским, в котором «стандарт», «литературный язык» вообще не является ни для кого родным и требует отдельного изучения – и это скорее правило для большинства культур, а русский случай как раз исключение.)
Дистиллированный перевод, отфильтровывающий любые отклонения, нормативирующий и обезличивающий – он как нельзя лучше подходит под такую стратегию развития русского языка, он служит расширению сферы использования стандарта. Он служит символическим воплощением выбранной теплохладной модели, – подобно тому как сам язык лишается своих экстремумов, точно также их лишается и перевод.
***
tbc