Пастернак. Пиры 1913/1928. (Почему в сухарнице анапест.)

Чтобы объяснить, почему «в сухарнице как мышь копается анапест», надо зайти издалека.

Одна из основных тем раннего Пастернака — «пир! во время! чумы!» (зверь! именуемый! кот!). Сочетание праздненства и катастрофы. Сама тема реализуется в десятке стихотворений и построена из разнородного материала, в т.ч. интертекстуального. Понятно, что основной прототекст — это «Декамерон», где ситауция «Пира во время чумы» впервые буквально реализована. Про это можно подробно, но лучше мелким шрифтом:

Название отсылает нас к разработанной Пастернаком теме «пира во время чумы». Эта ситуация «разговора о любви рядом со смертью» разработана в Декамероне, но Пастернак из тех же составных элементов (пир, любовь, чума) создает иную схему. Его «Пир во время чумы» — совмещение платонова «Пира» и пушкинского. Детально модель развернута в стихотворении «Лето» (1930), последняя строфа которого насыщена парафразами из «Пира во время чумы» (ураган аравийский; бессмертья, быть может, последний залог), а в предпоследней строфе появляются Диотима и Мэри-арфистка. В этом же стихотворении принцип проговаривается:

и поняли мы,
Что мы на пиру в вековом прототипе —
На пире Платона во время чумы

Этот же образ в стихотворении «Не оперные поселяне, Марина, куда мы зашли?» (1926):
Послушай, стихи с того света
Им будем читать только мы,
Как авторы Вед и Заветов
и Пира во время чумы.

Дальше следует несколько важных для Пастернака тем и авторов.

1. «Пир» Платона, где обсуждается природа любви. Этот пир вполне впрямую накладывается на бокаччевско-пушкинский:
   «..мы на пиру в вековом прототипе —
   На пире Платона во время чумы.
   Откуда же эта печаль, Диотима?»
   (Это повтор для тех, кто пропустил мелкий шрифт.)
   
2. Один из авторов, развивавших важную для Пастернака тему «пира во время чумы» — Эдгар По. Он вообще важен для Пастернака («пока я пил с Эдгаром По»), для Серебряного века («Ужасный человек читает Улялюм»), но, главное, он оставил несколько текстов именно на эту тему, один из них — Red Plague, а другой это King Pest, где игра слов создает не комический эффект, а пугающий — чума узнаваема в каждом слове:

   «The noble lady who sits opposite is Queen Pest, our Serene Consort. The other exalted personages whom you behold are all of our family, and wear the insignia of the blood royal under the respective titles of 'His Grace the Arch Duke Pest-Iferous' —'His Grace the Duke Pest-Ilential' —'His Grace the Duke Tem-Pest' —and 'Her Serene Highness the Arch Duchess Ana-Pest.'»

   (А чума называется pest на основных европейских языках: фр. peste, англ. pest, plague, нем. Pest.)

3. Название «Пиры» впрямую отсылает к обсуждаемой теме, что заставляет искать в тексте скрытых подтверждений, раз «Пир во время чумы» не заявлен впрямую. Подтверждения находятся. Одно из них — отсылки к стихотворению Тютчева «Mal'aria». Сочетание «верхи дерев» — прямая цитата. Само стихотворение — про малярию и как раз про то, что надо (короче воспроизвести, чем пересказывать):

   Люблю сей божий гнев! Люблю сие незримо
   Во всем разлитое, таинственное Зло –
   В цветах, в источнике прозрачном, как стекло,
   И в радужных лучах, и в самом небе Рима!
   Всё та ж высокая, безоблачная твердь,
   Всё так же грудь твоя легко и сладко дышит,
   Всё тот же теплый ветр верхи дерев колышет,
   Всё тот же запах роз... и это всё есть Смерть!..
   
   Как ведать, может быть, и есть в природе звуки,
   Благоухания, цветы и голоса –
   Предвестники для нас последнего часа́
   И усладители последней нашей муки, –
   И ими-то Судеб посланник роковой,
   Когда сынов Земли из жизни вызывает,
   Как тканью легкою, свой образ прикрывает...
   Да утаит от них приход ужасный свой!..
   

   Написано тем же размером, что и «Пиры» и дает кроме «дерев» еще и «ветр», разносящий заразу. Что объясняет почему ветр «тревожный», а здравицам «не сбыться». Заметим, что Тютчев — не лишний человек в теме «пира во время чумы» («...кто посетил сей мир в его минуты роковые, его призвали всеблагие как собеседника на пир»).
   

4. Получается, что «Пиры» написаны опять про пир во время чумы, но не впрямую, намеками, цитатами, каламбурами. Это объясняет упоминание анапеста в стихах написаных шестистопным ямбом.
   
5. Нагнетение прочих мотивов мы опустили (ветр-виночерпий и «меня как Ганнимеда несли несчастья, сны несли»), на связь с «Августом» Анненского (А с ним всё душный пир, дробится в хрустале/ Еще вчерашний блеск, и только астры живы.) наплевали, развитие темы измен вообще и утренней уборки в частности («полы подметены, на скатерти ни крошки») похерили (а могли бы про «Вакханалию» 1957 года: «на кухне вымыты тарелки, никто не помнит ничего»). Всё это — чтобы сосредоточиться на анапесте.
   
6. Почему Золушка — не знаю.
   
7. O Vėnclovai tegu bus gėda! Да и прочим — тоже.